Последний вылет. Самолет возвращается в сумерках. Быстро сворачиваемся, пока нас не накрыли градами, снимаем охранение, прикрывающее импровизированный аэродром от нападения диверсионно-разведывательных групп противника. Бойцы совсем недавно на войне. В прошлой гражданской жизни — рабочие, чиновники, предприниматели. Взрослые серьезные мужики; делают свое дело спокойно, без суеты. Разговорились. «Я служить идти не хотел. Честно. Надеялся, что не позовут. Приехал сюда, а тут реально война. Теперь думаю, кто закосит — суки».
На фронте дождь, туман, грязь. Но танки врага отлично горят при любой погоде.
Лисичанск — Артемовск. Проехали по самому краю фронта. По ломаной кривой противостояния. Фотографий нет — были там по делу; не за эмоциями, не за сюжетом. Увиденное на войне всегда трудно передать словами.
Несчастные села — убогие с мирных времен, расстрелянные артиллерией рашистов. Деревенские дети в заношенной одежке не по размеру — один перерос, другой еще не дорос — стайкой стоят возле проломанного взрывом забора; машут руками проезжающим мимо военным машинам. Молодых людей в селах, кажется, нет совсем; на разбитых танками и усеянными воронками дорогах встречаются только старухи и дети. И голодные тощие собаки.
Полевой лагерь танкового батальона утопает в грязи. В блиндажах и укрытиях по колено воды. Кухня и столовая в палатке, на деревянном настиле — чуть ли не единственное место, где можно обсохнуть и согреться. Кормят просто, но вкусно — наваристые щи, гречневая каша с мясом, чай, и много-много чеснока и лука. Кадровых военных почти нет, вчерашние учителя и айтишники обращаются к солдатам не по уставу «уважаемый», «любезный», но субординация жесткая: армия есть армия. Особенно на войне.
В Попасной войны много — разрушенные дома, развороченные взрывами дороги, перепуганные жители с безнадежными взглядами. Многие уезжают — нам навстречу шли вереницей легковушки с прицепами, перевозящие нехитрый домашний скарб. Те, кому ехать некуда, забивают пустые окна фанерой, заклеивают пленкой. Возле колодцев очереди за водой. Магазины закрыты. Холодно.
На подступах к Попасной мы держим оборону. Три-четыре линии, укрепрайоны, огневые точки. Бывалые армейцы разговаривают коротко: «Извините, ничего личного, но будете так быстро подъезжать к посту в сумерках — всадим очередь в лобовое стекло. И полосочки на машине не помогут». Здесь часто работают диверсионные группы противника. И всё та же грязь, и частые обстрелы «Градом».
Грязь, распутица дают нам передышку. Противник не может массированно променять бронетехнику в наступлении — танки вязнут в полях, а продвижение по дорогам делает их хорошей мишенью для артиллерии. Приутихли и пушки. В Артемовске уже не слышно канонаду, но местные жители ожидают худшего. В скорое наступление мира здесь никто не верит. Город полон людей, машин — беженцы, журналисты, волонтеры, медики, военные, военные, военные… Теперь это большой военный лагерь. Крепость, готовая отразить атаку орков. Если придется.
…
Игорь — военный пенсионер. Уже давно. По состоянию здоровья к военной службе непригоден. Но помог знакомый военком, и теперь Игорь занимается разведкой в бригаде. Хочет закончить войну, и вернуться домой. Обыкновенное желание на передовой. Под постоянными обстрелами, в каше из грязи и крови люди мечтают вернуться. Живыми.
Разрывы слева и справа. Снаряды, ракеты, мины… Российский «военторг» снова заработал на полную — боеприпасов не жалеют; наши батареи отвечают коротко; охоту за целями ведет БПЛА. Задача — выявить артиллерию противника; его технику и базы; и найти этот чертов кочующий миномет, терроризирующий соседнее село. Беспилотчики заканчивают работу, когда в небе появляется вражеский летательный аппарат; быстро сворачиваемся и покидаем позицию. В штаб.
В штабе бригады итоговые доклады. «Седьмой. Обстрел минометов в 8.40, 9.30, 10.15, 11.00… Обстрел градом в 12.20, 13.40… Потерь нет… Восьмой. Обстрел ствольной артиллерией в 7.10, 9.30… 17.20… Потерь нет… Девятый… Потерь нет… Десятый… Потерь нет.» Потерь нет. Комбриг вздыхает с облегчением и откидывается на спинку стула. Теперь это уже не суровый полковник, отдававший пять минут назад отрывистые команды в рацию, а обыкновенный интеллигентный мужчина за сорок, готовый шутить и улыбаться. Потерь в его бригаде сегодня нет.
Вечерний дождь в Артемовске. Курим на крыльце местного кафе, где неплохо и недорого кормят. Военных много; бОльшая часть из Дебальцево — наступившая темнота собрала за одним столом тех, кто отвозил раненных, сдавал подбитую технику в ремонт, приезжал получить новую, или пополнить бэка. Ночью возвращаться опасно. Говорим о войне. Новая бэха, за которой приехали разведчики,- это восстановленная старая БМП. Снаряды к пушке в Артемовске не дают — не положено. Снаряды есть в Дебальцево, но если напороться по дороге на засаду — без пушки придется туго… Боекомплект, конечно, не проблема — можно попросить на любом блок-посту, но ребята на взводе. В их подразделении после двух недель боев почти не осталось целой бронетехники, потери убитыми и раненными очень большие. Курим сигарету за сигаретой. Достается и президенту, и командованию, и телевизору. «Все врут. В один день у нас было больше двадцать погибших, а Лысенко сказал, что только шесть… Зачем?.. Чтобы не истерили сопливые патриоты?.. Но ведь это война».
К нам за столик подсаживаются американские журналисты. Спрашивают про американское оружие, которое мы бы хотели получить. Победим ли мы с этим оружием?.. — Мы победим в любом случае. Только вам будет стыдно, что вы нас не поддержали в беде. Потому что ваш Обама не Рейган, не Буш, и даже не Картер. И чем больше вы трусите перед путиным, тем он становится сильнее.
За ужин платили американцы. Очень просили. Чтобы хоть чем-нибудь помочь.
…
Старуха на заднем сидении облезлого «москвича» укрыта выцветшими занавесками, штопаными простынями и другим ветхим тряпьем, которое идентифицировать невозможно. По ее впалым щекам текут слезы. Она причитает безостановочно: ‘Когда же это закончится! Господи! Ну, когда же это закончится!..» Старуха когда-то была девочкой; когда шла большая война. Жизнь на исходе, и снова взрывы, вооруженные люди, холод и голод.
Старик спокоен. Его крючковатые желтые пальцы еще сохранили остатки былой силы. Он ловко открывает ржавый багажник, аккуратно укладывает в него армейский мешок с сухарями; туда же ставит ящик тушенки. «Смотри, отец, вот тебе мед и сухофрукты», — разведчики, перекинув автоматы за спину, передают старику гречку, рис, хлеб…
Люди живут на хуторе. Одинокий дом на ничейной земле. Бандиты в камуфляже обобрали их до нитки, забрали все припасы. Вчера разведка задержала их внука на поле перед нашими позициями. Думали, что корректировщик. Оказалось, тридцатилетний мужчина просто искал еду, выкапывал клубни, какие-то корни… Накормили сухпайком, спросили, за кого он. «Ни за кого. Я против войны». Работал на копанке. Хотел жениться, и съездить в Крым. Увидеть море. А тут такое… Парня отпустили. Договорились, что приедет на блок-пост за продуктами. Приехали старики.
Обстрел усиливается. Старуха всхлипывает, причитая. Старик открывает заднюю дверь машины, наклоняется к жене и вытирает ей слезы мятым платком. «Давай, отец, давай — поезжай! Накроет!.. И скажи внуку — пусть определяется, с кем он. Взрослый уже…»
Отживший свой век москвич, гремя железными костями, медленно катится к горизонту. От канонады закладывает уши. Но сквозь залпы и разрывы слышатся причитания старухи, которая была когда-то девочкой, когда шла большая война: «Господи, ну когда же это закончится?.. Господи!..»